Юрий Коринец

Там, вдали, за рекой

Повесть о дяде

Про огонь, воду и медные трубы

Мой дядя — брат моей матери — был замечательным человеком. Он прожил очень бурную, тяжёлую жизнь, но никогда не унывал. Это был удивительный человек. Чего он только не повидал! В каких только не побывал переделках! Мой дядя прошёл огонь, воду и медные трубы.

Дядя был отличным охотником и рыболовом, любил природу и очень много путешествовал. Он путешествовал зимой и летом и круглый год ходил без шапки. Дядя был на редкость здоровым человеком.

Так, без шапки, он и вваливался к нам в дом: то с Памира, то с Дальнего Востока, то из Средней Азии. Но больше всего дядя любил Север! Север был его второй родиной. Так говорил мне сам дядя.

Вместе с дядей к нам вваливались две его любимые собаки — Ханг и Чанг. Это были замечательные собаки! Они всегда путешествовали вместе с дядей. Ханг был овчаркой, а Чанг — лайкой. Ханга дядя купил в Москве, а Чанга достал где-то на Севере. Я очень любил дядиных собак.

Дядя всегда привозил из путешествий что-нибудь удивительное: шкуру тигра, или скелет белухи, или живую гагару. Но самым удивительным был сам дядя. Он был ходячей энциклопедией. Живой семейной легендой.

Когда дядя приезжал к нам в гости, в доме всегда стоял дым коромыслом: дым стоял от рассказов дяди, от подарков дяди и от самого дяди.

Все в доме любили дядю, а я в нём просто души не чаял. И дядя меня тоже очень любил: больше всех на свете. Детей у дяди не было: он был холостяк.

— Подрастай скорее, — всегда говорил мне дядя, — и мы с тобой пройдём огонь, воду и медные трубы!

Мне было восемь лет, и я ещё не знал, как можно пройти огонь, воду и медные трубы.

— Какие трубы? — переспрашивал я.

— Медные! — отвечал дядя. — Медные!

— Во дворе не медная труба, я залезал в неё…

— В том-то и дело! — отвечал дядя.

— А медные где?

— Везде!

— За городом?

— За городом.

— В лесу?

— И в лесу.

— И в поле?

— И в поле.

— А в огне?

— Вот именно! — орал дядя. — Именно!

— А на море?

— О! На море их сколько хочешь!

— А в небе?

— В небе их видимо-невидимо!

Я смотрел в небо: там было пусто.

— А как их найти? — спрашивал я.

— Их не ищут! — орал дядя. — Ищут смысл жизни! Доннерветтер, как ты не понимаешь! Ищут своё счастье, чтобы насыпать ему соли на хвост!

«Доннерветтер» значило «гром и молния» — по-немецки. Когда дядя волновался, он всегда говорил по-немецки.

— А как насыпать ему соли на хвост? — спрашивал я.

— Надо пройти огонь, воду и медные трубы!

После разговора с дядей у меня всегда всё путалось в голове. Я тоже хотел найти своё счастье. И насыпать ему соли на хвост. И пройти огонь, воду и медные трубы. Но как это сделать?

Этвас

Дядя жил на окраине Москвы — в Тушине. Там у него был сад и маленький домик. Сейчас в Тушине тоже Москва, а когда я был маленьким, Тушино было деревней. Там кричали по утрам петухи, мычали коровы и громыхали телеги по колдобистым улицам.

Много раз дяде предлагали квартиру в центре, но дядя всегда отказывался. Дядя любил тишину, потому что в его жизни и без того шума хватало. А ещё он хотел быть ближе к природе.

«Опять стушевался дядя!» — всегда говорила мама, когда дядя уезжал к себе.

А вообще он бывал там редко. Он и у нас бывал редко. Сколько я помню дядю, он всегда ездил в командировки. Такая была у него работа. И такой он был непоседа.

Но когда дядя бывал у себя, я очень любил ходить к нему в гости. У дяди было лучше, чем дома, у него была на стоящая свобода! У дяди можно было делать что хочешь: хоть ходить вверх ногами! Дядя всё разрешал.

Дядя сам любил поиграть, когда он бывал свободен. Дядя строил со мной поезда из стульев, пускал корабли в корыте, или мыльные пузыри из окна, или катал меня на спине, как индийский слон своего раджу.

Мы переворачивали вверх дном весь дядин дом, пока не падали от усталости! Что и говорить! С дядей было всегда интересно!

Вечерами дядя сажал меня на колени и читал мне книжки с картинками или рассказывал сказки. Сказки он рассказывал замечательно! Но лучше всего дядя рассказывал истории — из собственной жизни. Историй этих он знал миллион! Да это и не удивительно, если вспомнить дядину жизнь. Никто не умел рассказывать так, как дядя. В этом он не имел соперников.

Я помню много историй, какие рассказывал дядя. А особенно одну; я помню её из глубокого детства. Я слышал её много раз и знаю её наизусть. Как таблицу умножения. Как свои пять пальцев! Я слышал её не только от дяди — все у нас любили повторять эту историю. Её очень любил папа. И мама. И бабушка — дядина и мамина мама. И, конечно, я. История эта была принадлежностью нашей семьи, она была от нас неотделима. Она ко всем переходит в нашем роду по наследству от дяди. Её нельзя не любить, эту историю, потому что она удивительна!

Случилось это очень давно — в начале двадцатого века, во время русско-японской войны. Может быть, вы немножко слышали об этой войне. Война эта сложилась для нас неважно. Дело было не в солдатах — русские всегда были храбрыми солдатами, — дело было в царе и в его строе — царизме. Царизм был колоссом на глиняных ногах. Колосс — это что-то очень огромное. Вы представляете, что случится, если колосс будет стоять на глиняных ногах? Он, конечно, рухнет! Вот он и рухнул, и произошла революция. Так объяснял дядя.

А тогда, до революции, во время русско-японской войны, дядя служил рядовым на флоте. Сначала дядя был помощником кока — повара; дядиной обязанностью было рубить муку и продувать макароны. Дядя так хорошо продувал макароны и так хорошо рубил муку, что его повысили: сделали кочегаром. Служил дядя на славу! Но дело на фронтах складывалось всё хуже и хуже, снарядов нам не хватало, и поэтому воевали мы, в основном, шапками.

Однажды крейсер, на котором дядя служил кочегаром, попал в ловушку: его окружили четыре японских крейсера. С криками «Банзай!» они погнались за дядиным крейсером. Они решили взять его живьём. Снарядов на дядином корабле, конечно, не было. Дядя развёл пары, и его крейсер устремился в открытое море. Японцы преследовали дядю. Тогда дядя вызвал к себе в кочегарку командира корабля. «Я спасу людей и уничтожу врага, — сказал дядя, — если вы дадите мне на один час двух заместителей, топор и осиновое полено». Командир, конечно, сразу согласился: у него была одна надежда — на дядю!

Дядя оставил двух заместителей поддерживать в кочегарке пары, а сам взял топор, осиновое полено и заперся в капитанской каюте. Никто об этом ничего не знал: матросы занимались своими делами, а царские офицеры закатили с горя банкет и пьянствовали в кают-компании. На крейсере специально держали на такой случай хор цыган и шампанское.

Через час дядя вышел на палубу и велел позвать к себе командира корабля. Командир еле стоял на ногах — он был совершенно пьян от шампанского, цыганок и страха. Крейсер к тому же сильно качало. Но дядя стоял на ногах твёрдо!

«Подпустите их поближе, — сказал дядя, — тогда я спущу на воду вот эту штуку». В руках у дяди была эта штука.

Когда японцы подошли на расстояние пушечного выстрела, дядя спустил эту штуку на воду… Через секунду японцы взлетели на воздух!

Многие просили моего дядю рассказать, что это за такую штуку он сделал. Но дядя не мог этого открыть, потому что это была слишком страшная штука. Так это и осталось его тайной. Даже мне дядя ничего конкретного не рассказал. Когда я спрашивал дядю, что это была за штука, дядя делал страшные глаза и кричал: